Проповедь после чтения Великого канона прп. Андрея Критского
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Пусть скажут два человека, никак не связанных между собой. Их разделяло много веков. День рождения второго — день смерти первого. Но лучше, чем они, никто не сказал всего того, что сейчас с нами совершается.
Первый из них преподобный Ефрем Сирин, с молитвой которого мы с вами живём весь Великий пост.
Я поначалу совершенно не понимал и не принимал самое первое обращение преподобного: «Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия» (из молитвы). Гораздо в худших и тяжких грехах хотелось бы каяться: в блуде, гордыне, тщеславии. А здесь нет так. Да и на исповеди не всегда услышишь признания в таких грехах. Однако, преподобный считал важным именно это вынести вперед.
Итак, в недоумении пребывая, однажды, когда был на кладбище, я вдруг понял: то место, в котором предстоишь перед Вечностью, там нет обычных или необычных грехов, там ты не глазеешь по сторонам и не развлекаешься слухом, я вдруг явно ощутил, всё то, что со мной происходило. Там среди могил, глядя на изваяния скорбящих ангелов, на траурные урны, я понял, что во мне не было молитвы — во мне была праздность, я смотрел по сторонам, во мне была болтливость, я говорил, объяснял, во мне была скорбь, я горевал по своим близким, о тех, кто ушёл, о тех, кто мало по-земному прожил. Во мне не было молитвы. Я перед Вечностью был никакой. И тогда я понял, что преподобный Ефрем, как заботливый отец, как наш учитель, этими словами нас учит. Почему он говорит: «не даждь»? Разве Господь даёт нам праздность или празднословие? Конечно, нет. Этими словами он учит нас услышать, сохранить и сберечь.
Это подтверждает и другой человек, который спустя много-много веков родился в день смерти преподобного Ефрема. Зовут его Борис Пастернак, и он в одном своём стихотворении написал:
…В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту*.
Посмотрите, как чётко, как согласно с преподобным Ефремом здесь всё сказано. Смерть роет яму, глядя в лицо, не на лицо, а в лицо.
Преподобный Ефрем говорил: пока мы не научимся слышать Господа, пока мы не научимся беречь то, что мы слышим в храме и в домашней молитве, пока мы не будем ценить это — ничего другого нам Господь не даст.
И вот смерть смотрит в наше лицо, смотрит… Так что же мы сберегли? Что мы сохранили? Что в нас есть? Младенцы ли мы, которые так и не научились ходить и говорить? Или что-то в нас выросло, мы сами выросли? В зависимости от того, на сколько мы выросли, смерть выроет нам яму или большую, или совсем-совсем крохотную.
Дорогие мои! Хоть Великим постом, задумаемся. Великий пост — это не наши дни. Это дни, которые мы живем, чтоб почувствовать и прикоснуться к тому, что испытал и пережил Господь. И от нас зависит, будем ли мы, как апостолы в Гефсимании спать, или всё-таки мы возвысимся, чуть-чуть приподнимемся над собой. А если же нет, то будем помнить: мы, наболтавшиеся вволю в храме, или на улице, иди дома, — перед Богом ни мы. Мы, рассеиваясь, развлекаясь, унывая по любому поводу, по любой беде, которые для нашего же исправления, для нашего же спасения посылает Господь, должны помнить, что Господь нас не видит, потому что лица у нас в этот момент нет. Аминь.
* Б. Пастернак «Август» (1953 г.).